Под-Московье - Страница 88

И, раз на то пошло, он действительно имел повод оскорбиться. Все-таки пересилил себя, среди бела дня бросился разыскивать ее на поверхность, зная, что может столкнуться с ужасным Зверем, да разве с ним одним? Нет, она сама виновата — оттолкнула его, оскорбила глупыми подозрениями, вот он и разочаровался в ней. Возможно, ушел к другой, более сговорчивой. Конечно, Алек никуда не делся, и теперь она может любить его без всяких угрызений совести, но почему-то эта мысль теперь не так радовала.

«Какой-то я моральный урод, — подумала Нюта. — То, что само идет в руки, мне не нужно. Так было с Игорем на Спартаке, неужели и с Алеком повторится та же история? Ну уж нет! Сравнивать обитателя родной станции и жалкого, избалованного сыночка Верховного — придет же такое в голову!» Возле Алека ее словно накрывало теплой волной, она нервничала и краснела. Конечно, он тоже весьма скрытный, а еще любит настоять на своем и вполне способен соврать. Зато он заботлив и внимателен вернее, может быть таким, если захочет. И так похож на Макса! Смешно, но последнее, пожалуй, было в глазах девушки едва ли не главным достоинством. Ей словно бы представлялась вторая возможность наверстать то, что было так безжалостно оборвано судьбой, не успев начаться. С другой стороны, она постоянно замечала между ними разницу — Макс был веселым и беспечным, а Алек — куда более хитрым и расчетливым. Баба Зоя называла таких «себе на уме». Иногда Нюте казалось, что он только притворяется внимательным и ласковым, а на самом деле преследует какие-то свои цели. Но какие у него могут быть цели, — тут же обрывала она себя. — Это смешно!» Конечно, на Алека, наверное, произвела впечатление победа Нюты над Зверем, как и то, что люди теперь превозносят ее на все лады. Но разве можно его за это упрекнуть?

Ночью ей опять приснился странный сон. Будто они с Алеком идут по туннелю, и она чувствует невероятную легкость, какой не было давно. Ноги, пружиня, отталкиваются от шпал. Зрение обострилось так, что она видит в темноте. Обоняние сообщает ей о происходящем — у стены шуршит крыса, а вон там, в норе, притаился зверь, небольшой и неопасный. Она оглядывается на Алека, чтобы поделиться с ним восторгом, радостью жизни. И вдруг замечает, что спутник покрыт серой шерстью, вместо лица у него вытянутая морда, да и движется он на четвереньках. Странно, но ее это совсем не пугает. Алек оборачивается к ней и ухмыляется, свесив из пасти красный язык. Нюта тоже опускается на четвереньки — оказывается, так гораздо удобнее! — и они бегут бок о бок по туннелю, наслаждаясь скоростью и жизненной силой. Вдруг она чувствует теплый вкусный запах и тут же ощущает ужасный голод. А вот и источник запаха — у стены скорчился человеческий детеныш. «Нельзя!» — слабо нашептывает ей внутренний голос. Алек оборачивается к ней, сверкнув глазами. Прыжком вырывается вперед и уже готов схватить добычу, но тут кто-то выступает из темноты ему наперерез. Это Кирилл, лицо его бледно, а в руке нож. Парень с презрением смотрит на Нюту, и она припадает на передние лапы, тихо скуля. У Алека поднимается дыбом шерсть на загривке. Забыв о ребенке, он прыгает вперед… и Нюта просыпается в холодном поту.

Ей показалось важным, что в этом сне они с Алеком были существами одной породы, а вот Кирилл — нет. «Наверное, — заключила Нюта, — это знак. Кириллу лучше найти себе нормальную девушку, без таких странностей». И она решила, что постарается избегать тушинца для его же блага. Это было очень удобное решение, и оно совершенно примиряло Нюту с собой. Ведь она же хочет как лучше.

Когда спустя несколько часов к ней в гости зашла Маша, Нюта постаралась узнать, что она думает о Кирилле и Алеке. Но та сразу помрачнела и заявила:

— Не подумай, что я тебе завидую или нарочно хочу настроение испортить, только ты от меня хороших слов о мужчинах не жди. Я в свое время насмотрелась на них, до сих пор с души воротит.

Из слов Маши Нюта поняла, она на Улице 1905 года не с самого начала. Сперва они с матерью жили на Новокузнецкой, причем та, судя по всему, куда больше интересовалась мужчинами и выпивкой, чем дочерью. И в какой-то момент Маше, чтобы избежать домогательств одного из поклонников матери, пришлось бежать. Она кое-как добралась до Китай-города, потом умудрилась через Рейх пройти с челноками на Баррикадную и в конце концов решила остаться на Улице 1905 года.

— Такого натерпелась по дороге, — рассказывала она. — Нет, ничего совсем уж плохого со мной не случилось — ведь не убили и даже не изнасиловали. Но так иногда противно было! Бывало, раздобудешь хоть чуть-чуть еды, и вдруг нарисуется какая-нибудь мразь, которая решит и эти крохи отобрать, да не просто, а еще и унизить побольнее. Просто потому, что ты слабая, никому не нужная девчонка и не можешь дать ему сдачи. К мужикам-то такие соваться боятся, а покуражиться хочется, вот и «самовыражаются» за счет детей, женщин и стариков. А ты на его оскорбления, вместо того чтобы смолчать, машинально отвечаешь: «А пошел бы ты, козел!», потому что невозможно все время жить на полусогнутых. Стоишь, сжавшись в комок, ждешь, что вот сейчас он начнет тебя убивать, и до того тебе тошно, что даже и не боишься уже — нафиг такую жизнь! И когда через пару минут ты все еще жива, даже удивляешься, а потом понимаешь — он что-то в тупой башке своей просчитывает. И думается ему, раз ты так нагло разговариваешь, значит, есть у тебя дружок-бандит, который запросто может из обидчика зазнобы своей ремней нарезать. И он отступается, матерясь и бормоча под нос неясные угрозы, а ты окончательно теряешь веру в людей. Потому что этот трус несчастный в итоге даже не решился съездить тебе по морде в ответ на оскорбление.