Под-Московье - Страница 83

— Незадолго до Катастрофы, когда было мне лет двадцать, я познакомилась в Интернете с одним мальчиком, Олегом. В чьем-то блоге, не помню уже. Это здесь мы часто не знаем, что на соседней станции творится, а наверху были такие средства связи, что можно было общаться с человеком, пусть он хоть бы за океаном был, на другом конце мира, фотографии свои посылать, даже разговаривать через специальные устройства, видя друг друга. И вот стали мы с ним переписываться. Какие же он мне письма писал! До сих пор помню. А я еще тогда удивлялась, что это он тут и там скобки ставит? Спросила у подруги, та говорит: «Дура! Скобка означает улыбку». И я тут же почту открыла и стала считать, сколько раз Олег мне улыбнулся! И вправду дура была. И вот мы с ним как раз договорились встретиться. Я жила на Смоленской, а он — на Планерной, хотя до метро еще на автобусе надо было добираться. Решили встречаться посередине — на Полежаевской. Так я и оказалась в тот день в метро. Уже почти доехала, и тут началось. Поезд остановился на Улице 1905 года, объявили, что дальше он не пойдет. Шум, крик, плач, толпы народу валят. Так мы и не встретились. Видно, Олег был среди тех, кто в тот день наверху погиб. Здесь я потом жила то с одним, то с другим, но все как-то не складывалось. До сих пор его вспоминаю и плачу.

Нюта наморщила лоб, соображая.

— Если вы договорились встретиться и вам уже оставалось до Полежаевской две остановки, значит, он в это время тоже был в метро, в пути. И вполне мог оказаться где-нибудь поблизости.

Мура вытаращила глаза.

— Господи, девочка! — пробормотала она. — Почему мне, взрослой тетке, это в голову не пришло, а ты видишь все так ясно, словно у тебя и вправду дар? Конечно, он наверняка в это время уже ждал на Полежаевской, я ведь чуть-чуть опаздывала. Неужели мы с ним были совсем рядом и ничего не знали друг о друге?

Тут в голову женщины пришла новая мысль.

— Но ведь не так давно на Полежаевской всех вырезали! — простонала она и разрыдалась.

Что Нюта могла сказать на это? Она чувствовала себя в каком-то эпицентре чужих страстей. Как будто, когда она спасла станцию, все уверовали в нее, как в высшее существо, и кинулись к ней со своими проблемами.

После того разговора Мура несколько дней ходила с покрасневшими глазами и даже сходила к Коре — погадать. Та ее не утешила: сказала, что не понимает, жив ли еще ее Олег или нет. Единственное, что она увидела, — будто бы он находится в том же месте, что и пропавшая дочь коменданта, а когда Мура спросила, надо ли это понимать так, что оба они мертвы, беспомощно пожала плечами.

— Наверное, ей и вправду лучше было бы сажать шампиньоны, — вздохнула Нюта, узнав об этом.

— Кора у нас как Кассандра, — заметил Вэл.

— Ты все путаешь, — сказала печально Мура, — Кассандра-то как раз все предсказывала правильно. Просто ей никто не верил — такое уж боги на нее наложили проклятие…

А вот комендант, в отличие от Муры, необычайно оживился. Он вдруг поверил, что Алину действительно можно найти, надо только поискать хорошенько. Илья Иванович то и дело забегал поделиться своими соображениями к Нюте, сталкиваясь там то с Валом, то с Мурой. Что девушку радовало — если раньше Зотов считал их высокомерными выскочками, то теперь стал относиться к обоим гораздо теплее. Да и они, в свою очередь, стали находить его более привлекательным, хотя раньше относились, как к тупому солдафону. Маша, помнится, рассказывала, что спасительница Улицы 1905 года словно вдохнула в станцию новую жизнь: муравьи и индиго, сперва сплотившиеся перед лицом неминуемой гибели, избавившись от нее, стали жить куда дружнее. — А может, Алина ушла с кем-нибудь на Ганзу? — спрашивал комендант. — Если так, то плохо: там столько всякой швали толчется… Фашисты вот часто бывают.

— Да что вы все — фашисты, фашисты! — возмутился Вэл. — Они тоже разные. Я среди них друга детства, Егорку, встретил. Он с самого начала случайно на Чеховскую попал. Это уж потом фашисты там власть захватили, недовольных казнили, а кто-то успел сам уйти. А вот Егор не захотел уходить. Он вообще вне политики — механик, золотые руки. Чинит технику всякую — такие везде нужны.

— Чего ж ты там с другом не остался? — ехидно поинтересовался комендант.

— Не люблю бессмысленных обрядов и ритуалов, — высокомерно вскинул голову мужчина. — А еще больше — когда мне указывают, что я должен думать. Я — Вэл, единственный и неповторимый, и как-нибудь сам разберусь, к кому и как должен относиться. Вдобавок ненавижу агрессивную толпу и когда на меня вешают ярлыки. Я не коммунист, не нацист, не садист, не интернационалист. В крайнем случае можете считать, что я индивидуалист и пофигист.

Комендант нахмурился и процедил:

— А ты в курсе, что из-за таких, как твой дружок-соглашатель, фашисты скоро все метро завоюют? Он им, небось, и оружие чинит, из которого они потом в мирных людей стреляют!

— Да ладно тебе, Иваныч, не шуми! — похлопал его по плечу Вэл. — Я вот что скажу, — произнес он, невольно подстраиваясь в лад коменданту, — людям был дан шанс одуматься, а они им не воспользовались. Опять чего-то делят, истребляют друг друга… Да если посчитать, кто чаще убивает, люди или монстры, так первые, небось, впереди окажутся. Поэтому скоро все метро вымрет к чертовой матери.

— Эх, правильный ты мужик, Валера, хоть и не без закидонов, конечно, — вздохнул комендант. — Верно говоришь, надо нам вместе держаться, иначе всем хана.

Комендант и сам отчасти понимал Вэла. Здесь, на отшибе, они не слишком следили за политикой. Наверное, комендант, хоть и вырос уже после развала СССР, все же больше сочувствовал коммунистам. Но в душе он был рад, что сюда не дотягивалась тяжелая рука генсека Красной линии товарища Москвина. А вот к фашистам, как и большинство людей, у которых кто-нибудь из старших родственников да погиб в Великой Отечественной, относился с нескрываемой неприязнью. «Никогда не забывайте, — любил повторять он, — что от нас до этого чертового Рейха всего два перегона по прямой. Бдительность должна быть на высоте!»