Под-Московье - Страница 74

До Верховного донеслись странные звуки — поблизости кто-то играл на вконец расстроенной гитаре и жалостно выводил что-то про комнату с белым потолком, и о надежде что-то. Хочу, мол, быть с тобой. Игорек, конечно. Опять напился и куролесит, не понимая, что не до песен сейчас. Вместо того, чтобы быть слабеющему отцу опорой, сам на него озлобился и других настраивает. Э-эх!..

Звякнул колокольчик у входа. Верховный, погруженный в невеселые думы, проигнорировал сигнал, но посетитель ввалился в шатер, не дожидаясь его приглашения. Еще один нехороший признак — раньше люди такого себе не позволяли. Что еще возмутительнее, сердито сдвинутые брови Юрия не произвели на вошедшего никакого впечатления. Он двигался так стремительно, что задел головой подвешенные к потолку пестрые веера, и они закачались. Плюхнувшись без приглашения на цветастые замусоленные подушки и чуть не сбив статуэтку собакоголового бога, человек бросил перед главой Спартака листок бумаги с каким-то рисунком и написанным от руки текстом. Как будто это было дело необычайной важности.

— Что это? — брезгливо спросил Верховный, поднимая листок двумя пальцами. Но он уже и сам видел — что. С замусоленного клочка бумаги на него смотрела вооруженная автоматом девица в защитном комбинезоне и с развевающимися, точно под сильным ветром, волосами. Сходство с Нютой было так велико, что вряд ли могло являться случайностью.

«Девушка, победившая Зверя», — прочел Верховный подпись под рисунком и, не сдержавшись, матерно выругался.

— Листовка, — зачем-то пояснил и без того очевидное вошедший и добавил: — Щербатый нашел, когда недавно в большое метро пробирался.

— Он что, по поверхности шел? — машинально спросил Юрий.

Вошедший пожал плечами, подумав: «Сдал правитель, ничего уже не помнит». Но вслух почтительно сказал:

— Да ведь я еще раньше докладывал — в том месте, где в туннеле от Полежаевской к Беговой завал начинается, наши ребята ход на поверхность прокопали. Поверху совсем немного надо пройти, и можно попасть в большое метро. И вот, пожалуйста! Эти бумажки какой-то энтузиаст на Баррикадной изготавливает и продает.

— Интересно, она знает, что ее мать жива? — забывшись, проговорил Верховный.

Вошедший пожал плечами — его самого волновало совершенно другое, что он и поспешил озвучить:

— Эта сучка может навести на нас людей!

— Не смеши, — снисходительно сказал правитель, делая вид, что все под контролем. Но в груди неприятно закололо слева. — Даже если и так, неужели кто-то потащится через все метро? До нас теперь не так-то просто добраться.

— Ходим же мы к ним. Значит, и они к нам смогут, — пожал плечами пришедший.

— Да на что мы им сдались? Разве у нас есть что-нибудь ценное? С другой стороны, меры принять все же надо. Позови ко мне этого… — И он неопределенно щелкнул пальцами, но мужчина понял — кивнул и быстро вышел.

Когда в шатер вошел новый посетитель, Верховный был бледен и морщился, но тут же взял себя в руки: выпрямил спину, протянул листовку и коротко, властно спросил:

— Ну?

Убийца взял бумагу, повертел в руках, даже зачем-то перевернул. «Притворялся, что не понимает!» — разъярился Верховный и проревел:

— Что это такое, я тебя спрашиваю?

— Листок. В клеточку. Видимо, из тетрадки, — предположил убийца.

Правитель Спартака затрясся. Еще ни один человек не смел разговаривать с ним в таком тоне.

— Тебя…, послали ее убить! Ты вернулся и сказал, что дело сделано. Какого…?!

Убийца поморщился. Отчего-то он очень не любил, когда в его присутствии сквернословят. Хотя отчасти возмущение Верховного можно было понять. Но кто бы мог подумать, что соплячка не только уцелеет на поверхности, но и пройдет через половину метро, а потом ухитрится выйти живой из еще более страшной передряги? Неистребимая девчонка начинала внушать ему что-то похожее на уважение. Убийца преклонялся перед силой, а в этой пигалице оказался стальной стержень. Когда-то такая внутренняя сила чувствовалась и в Верховном, но теперь перед ним сидит старик, который не способен даже контролировать свои эмоции. Вон, аж посинел весь, того и гляди, удар хватит. Правитель он там или нет, а оскорблять понапрасну людей, которые столько лет служат ему верой и правдой, не стоит. Особенно тех, кто может за себя постоять.

— Я сказал правду. Она шла на верную смерть.

— Только, б…, не дошла!

— Возможно, это знак.

— Да как ты смеешь?! Я тебя… — забрызгал слюной Верховный и вдруг выгнулся дугой, почувствовав невыносимо болезненный укол под лопаткой. Сразу потемнело в глазах, и как будто кто-то перекрыл кислород. Юрий успел прошептать: «Врача…», а потом рухнул на разбросанные подушки и замер.

Убийца даже не изменил своей расслабленной позы. Следовало немного подождать и убедиться, что все кончено. Врач у них, конечно, идиот, и все же, мало ли что? Вдруг откачает? Через несколько минут он коснулся шеи Верховного, пытаясь нащупать пульс. Пульса не было, тело уже начинало остывать. Быстро выйдя из шатра с подобающей озабоченностью на лице, убийца закричал:

— Врача сюда, скорее! Верховному плохо!

* * *

На похоронах отца Игорь был, как ни странно, не пьян. Хмурый и небритый, он оглядывался по сторонам, словно видел станцию впервые. Все те же унылые бело-серые колонны, цементный пол, голые, исписанные стены. Все те же бабы и мужики в ватниках. Деревянный помост и гроб на нем. Он, наследник, стоит над гробом, рядом щупленький лысоватый Михаил, самый верный соратник и советчик отца. Люди поднимаются по ступенькам, кланяются покойнику и спускаются с другой стороны. Многие плачут, остальные хмуро молчат, но все без исключения смотрят на него, Игоря. Чего-то ждут? Несмотря на то что Верховный скончался от инфаркта, не оставив завещания, никому и в голову не пришло оспаривать власть у его сына. Михаила можно было не брать в расчет — как бы он сам коньки не откинул, потрясенный смертью единственного друга. Наемники же отца были хорошими исполнителями, умелыми и изворотливыми, но ни у одного из них не хватило бы ума, чтобы управлять людьми, и они сами это понимали. «Интересно, — подумалось Игорю, — а у меня самого ума хватит? Ведь это большая ответственность, так говорил отец. Впрочем, перед кем — ответственность? Отца больше нет, а эти безмолвные люди вряд ли будут сопротивляться. С ними можно делать что угодно: унижать, грабить, заставлять трудиться до изнеможения. А взамен только скудно кормить, чтобы только-только не протянули ноги, да иногда устраивать пышные церемонии для развлечения. Правы были древние жрецы, и отец тоже был прав».